Имени и роду Богу не скажу. Надо - воеводу Словом ублажу. "Кто ты?" - "Я-то? Житель!" Опустил кулак: "Кто ты?" - "Сочинитель! Подлинно что так". Меткое, как пуля, Слово под конец: "Кто ты?"- "Бородуля!",- Прыснул! "Молодец!" Я - давай бог ноги... "С богом! Ничего! Наберем в остроге Помнящих родство". Третий год на воле, Третий год в пути. Сбился в снежном поле - Некуда идти! Ночи дольше-дольше, Незаметно дней! Снегу больше-больше, Не видать людей, Степью рыщут волки, С голоду легки, Стонут, как на Волге Летом бурлаки. Весна 1877 |
Примечания
Печатается по тексту первой публикации. Впервые опубликовано: НВ, 1878, 1 янв., No 662. В собрание сочинений впервые включено: Ст 1879, т. IV. В прижизненные издания "Стихотворений" Некрасова не входило. Автограф не найден.
Замысел поэмы складывался весной 1877 г. Некрасов рассказывал о ней А. Н. Пыпину и А. С. Суворину. Свидетельство Пыпина относится к его посещению Некрасова 4 марта 1877 г.: "Он стал рассказывать сюжет, который именно теперь бродил: снежная пустыня, Сибирь, на снегу отпечатались лапки птиц и зверьков; бродит беглый, не помнящий родства; много раз он попадался, начальство бывало строгое: "Кто ты?" - "Житель",-- начальство бесится; "Кто ты?"-- "Сочинитель",-- начальству смешно, и бродяга обошелся без наказания. Он жил в селе, и была у него невеста; чиновник отбил, и он ушел в Сибирь и бродил "не помнящим родства". Теперь - время ужасное: дни всё дольше, а снегу всё больше. Попадается ему маленький зверек, замерзший; он взял его на руки, тот дрыгает лапкой, еще жив. Он спрятал зверька, горностая, в шапку, и всё бродил; через несколько времени снял шапку посмотреть - зверек ожил и стремглав ринулся в лес. Другая встреча: набрел на кибитку, там тот самый чиновник с его бывшей невестой и ребенком; они сбились с пути, грозит метель, ямщик ушел искать дорогу. Они просят спасти их; бродяга отводит их в избу, какие строят в пустых местах для всякого случая. Он отводит их туда,-- и хочет потешиться мщением; он любит смотреть на огонь и собирается сжечь их; он обложил избу дровами, выбрал место, откуда станет смотреть,-- но захотелось ему взглянуть еще раз на эту женщину; он взглянул в волоковое окно и увидел, что она молится и ребенка крестит. Зрелище поразило его, он бросился бежать и без оглядки тридцать верст пробежал.
Он объяснил, что так ему представляется народный характер - при всей беде, порче, необузданности с мягкими, человеческими чувствами в основании..." (ЛН, т. 49--50, с. 192--194).
После своего посещения поэта 19 марта 1877 г. А. С. Суворин рассказ Некрасова о той же поэме записал в двух вариантах. В записи 19 марта 1877 г.: "Я тут задумал. Это страшное что-то. Лежу, и всё мне мерещатся степи, степи, степи. Сибирь и снега. Целая поэма - "Без роду, без племени". Я вам отдам всё - делайте, что знаете, употребите как материал. Этот человек бежит, голодает и холодает. Нигде приюта. И степь, и снега. Только видит он что-то черное. Поднял - горностай, замерз, бедняга. Звон колокольчика. Как не будешь богомольным. Снять, что ли, шапку и перекреститься. Снял. Что-то шевелится в шапке. Смотрит, горностай в тепле ожил. Он взял его в руку, спустил - он прямо в лес бросился, на свободу. Вот вам начало" (НВ, Белград, 1922, 24 авг.; см. также: Прометей, т. 7. М., 1971, с. 290). В воспоминаниях, написанных после похорон Некрасова: "В последнее время всё мне представляются степи. Без конца лежит степь. Куда ни взглянешь, всё степь и степь, сибирская, беспредельная. Вот вижу, снег идет, так и валит, и степь белеет, и я смотрю на нее долго, долго. Этот образ степи просто не дает мне покою. И я задумал целую поэму, которую назову "Без роду, без племени". Разные подробности у меня сложились, несколько стихов набросано на этих листах, а другие в голове. Понимаете, что будет. По этой степи ходит человек. Он вырвался из острога на волю. А воля эта - степь. И зимой и летом он там. Он бежит, бежит до истощения сил, голодает, холодает. Нигде нет приюта. Тут я опишу, как мучит человека холод, голод, жара. Это ужасные муки. Я знаю теперь, что значит физическая мука. И вот он идет, и ничего нет, кроме снега и степи... Вдруг видит он что-то черное. Он туда, смотрит - горностайка: замерз, бедняга. Подумал, подумал - бросить горностайку или взять с собой? Всё-таки товарищ, божье созданье, всё будет не один в этой проклятой степи. Снял он шапку, положил горностайку, надел ее опять и снова идет. Всё степь и снега, сил не хватает идти. И вот слышит звон. Остановился, прислушался. Жилье близко. Да что там его ждет? Этот звон только раздражает, только напоминает, что есть близко люди, да нельзя к ним идти - он бродяга, без рода, без племени. А звон продолжается. Перекреститься или нет? - думает он. Чему радоваться? И озлобление берет его, и вспоминает он, как жил он между людьми, как этот звон колокольный вызывал в нем чувство. Снял он шапку - глядь, а горностайка шевелится: он согрел его на голове своей. Глядит на него, по шерстке гладит. Ну, хочешь со мной, или на волю? Присел, спустил горностайку - прижался зверек и вдруг бросился на волю... Это начало. Вот вам несколько стихов - делайте с ними что хотите" (НВ, 1878, 1 янв., No 662).